Полдень, весна, XXI век. Лев Абалкин. Архетипы

КОМКОН-2. Сикорски. Служебная записка.

Специальной комиссией под эгидой КОМКОН-2 и председательством проф. Снежковского в контексте инцидента ЕН 9173/*13 сделаны следующие выводы: первоначально принятое предположение о внешнем (т.н. «Странники», миссия «Надежда», синдром Вернера) характере влияния, лежащего в основе описываемых психофизических коллизий по спец. объекту Z12345 являются ошибочными, произошедшие личностные изменения, привлекшие внимание исследовательской группы (комьюнити «Сталкер» № 3 (Европа)) следует считать следствием неизвестных ранее флюктуаций сугубо человеческой ноосферы. К объекту применен план мягкой изоляции экзистенциального сценария «Остров», установлено наблюдение второго уровня.

КОМКОН-2. Снежковский — Сикорски. Сугубо конфиденциально. Приложение к служебной записке.

Считаю целесообразным рассмотреть вопрос о поэтапном сворачивании реализации сценария «Медуза». Резюмируя: по состоянию на 01.03.22, в ходе проводимого НИИ Ч346Z/АB0 поведенческого тестирования установлено, что упомянутый артефакт, перманентно оставаясь в состоянии «blackbox», критично изменил исследуемые параметры воздействий, что заставляет предположить новый неизвестный сценарий и исключает, таким образом, возможность корректной экстраполяции. Наличие/отсутствие причинно-следственных связей с происходящими в контексте операции UYG6/674* событиями и/или любой формой внешней экспансии установить на данный момент не представляется возможным.

Айзек Бромберг — Рудольфу Сикорски

Мать вашу, КОМКОН, вы там окончательно сбрендили? Закрывайте программу немедленно, все и без того летит в тартарары…

— Лева! — произнес Экселенц изумленно-растроганным голосом. — Боже мой, дружище! А мы с ног сбились, вас разыскивая!

Абалкин великолепно владел собой. Лицо его было неподвижно, взгляд устремлен на нас, но глаза странно расфокусированы, будто бы он дремал стоя: как ни старался, поймать его взгляд я не мог. Но вместе с тем чувствовал, что он прекрасно нас видит, полностью контролируя ситуацию. Более того — преобладая в ней.

— Так вот, я пришел сказать, — произнес Абалкин тихим бесцветным голосом, — что вы поступили с нами глупо и гнусно. Вы исковеркали мою жизнь и в результате ничего не добились. Я — на Земле и более не намерен Землю покидать.

— Да вы садитесь, Лев, что же вы, — Экселенц, по-видимому, был искренне и глубоко расстроен. — Скажите, что мы сделали не так, отчего вы столь сильно нас ненавидите?

Ситуация, похоже, прямо с места в карьер начала по нарастающей накаляться, невзирая на все разнообразие профессиональных талантов любимого моего начальника: в искусстве установления раппорта и умении им пользоваться он любому гипнологу способен организовать бесплатный мастер-класс, что там потуги профессора Стравинского с его наивным («а к себе домой не заедете?») газлайтингом похмельного бедолаги-поэта. Но сейчас явно не клеилось. Правда, Абалкин все же сел, и речь мало-помалу полилась.

—…Хорошо. Не будем вмешиваться. Но скажите мне, Лев, разве вам не нравилась ваша работа?

— Моя работа, да что вы знаете о ней. Моей основной работой всю жизнь была попытка разобраться в том, что же происходит со мной. Контора ваша только тем и занималась, что мешала, сколько могла. Вместо того, чтоб помочь.

Впопыхах закончив психологическую трассировку, я прислушался к странному разговору. Большей частью говорил Абалкин, Экселенц же, мигом превратившийся в благожелательного, чуть испуганного старичка, во все глаза пялился на нежданного собеседника, то и дело суетливо кивая ему головой.

— Читая популярного автора, успешно выдавшего размышления профессионального антрополога-юнгианца за годы ученичества у мексиканского нагваля, я стал задумываться. Более всего, помнится, впечатлила меня мистическая сцена свидания главного героя повествования с некоей Сущностью, влечению которой невозможно противиться, Сущностью невероятно привлекательной, но — абсолютно, по мысли автора, бесполезной. В английском оригинале автор называет ее Template (шаблон, образец). Архетип?

— Надо вам сказать, что описанные в книге пути, по которым возможно двигаться Идущему, абсолютно меня не привлекали. И тогда я нашел свой путь. Я стал Прогрессором… да, именно в тот момент и стал, а не позже, закончив с отличием профильное учебное заведение.

— Зачем вы избавились от Тристана? – небрежно спросил Экселенц.
Абалкин, казалось, не слыхал этой реплики.

— Все просто, до смешного просто. Абсолютное большинство из нас хорошо знакомы с Темплейтом, практически ежедневно с ним общаясь и находясь безраздельно под его влиянием. Вы ошиблись, я не один из «тринадцати». Я — такой же, как все.

— Вас, вероятно, позабавит, если скажу, что болезненная, неестественная тоска по безвозвратно ушедшим годам впервые пришла ко мне лет эдак в семь или восемь отроду, стала затем моей спутницей на долгие годы, сменившись со временем жгучей ностальгией по совку. Смешно, да? — а вот мне было не до смеха. Думал, здоров ли, сошел ли с ума? — пока вдруг не понял, что…

— …что за манящими, суггестивно влекущими воспоминаниями о детстве, а потом юности, молодых годах — прячется Иной. Почему так? — не знаю, но немалых трудов стоило мне развоплотить от собственных воспоминаний странную эту медузу, которая видна только лишь боковым зрением: мы всегда чувствуем манящее ее присутствие и, пытаясь разглядеть, останавливаем взгляд на том, что ушло в прошлое, не находясь перед глазами здесь и сейчас. Фокус подсознания, надо полагать. Попытка увидеть то, что большей частью находится в глубине и за порогом, тем самым проявляя себя как мощнейшее магическое соучастие. Судьба наша, истинный ее компас и единственный ведомый.

— Внезапно я стал понимать. Понимать, что ничего особо привлекательного в ущербном моем детдомовском детстве не было. Серые будни, вранье и очковтирательство, гипноз слов и прочая лабуда… ничего больше. Щемящие, очень светлые воспоминания об ушедшем — молодые годы, учеба, студенческие стройотряды, первая любовь — перемежались для меня мрачной стеной отчуждения между мной и остальными: это Template поворачивался ко мне то одним, то другим боком, выбираясь, выкарабкиваясь, выползая постепенно на свет. Не верите? Попробуйте на досуге прислушаться к себе, все ведь на поверхности… вам понадобится только лишь преодолеть странные тормоза, мешающие слушать.

— Он стал постоянным моим спутником, проявляя себя все чаще. Иногда Он играл, принимая облик кого-то, кого я считал для себя давно потерянным, ушедшим. И я до сих пор не знаю, был ли это обман, или и вправду Общение. Вряд ли узнаю когда-нибудь. Но какая теперь разница?

— И вот Это вдруг начало происходить со мной. Мне сложно объяснить, описать, найти подходящий ярлык… зеркальное перевоплощение, ночь превратилась в день, страх и потерянность сменились уверенностью и самостью. Та самая моя Тень, которую я, как теперь понимал, привык видеть (или, лучше сказать — чувствовать?) в любом внешнем объекте, людях и событиях — перестала быть тенью. Перестала быть — для меня, став ею для всех остальных. Роли поменялись, впечатления и ощущения, поверьте — невероятные, фантастические.

— Внезапно, совершенно не обладая соответствующими познаниями, не отличая гипноз от внушения, не имея ни малейшего представления о мистических дисциплинах Востока — я получил силу. Оказалось, я чувствовал ее всегда, и ровно так же чувствовали ее у меня другие… но ранее сила было моей тревогой, неуверенностью в себе — а теперь внезапно обернулась своей противоположностью, подлинной сутью. Кажется, я и вправду был рожден Прогрессором: с самого детства не терпел вранья, воспитатели приходили в отчаяние, понимая, что стандартные детские байки на меня не действуют. Да, «только не забыть, как вели кормить сказками…»

Лев Абалкин сделал движение и сразу оказался возле стола. Без сомнения, это был настоящий Прогрессор новой школы, профи, да еще из лучших, наверное, — мне становилось все сложнее смотреть на него, я буквально кожей чувствовал, что теряю над объектом контроль. Черт, выговором по служебной тут не отделаться, Экселенц не упустит случая отправить на длительную переподготовку, если я и в самом деле его упущу. Если, конечно, будет, что отправлять… смотри чуть в сторону, лопух, не упуская объект боковым зрением, как учат на субаксе.

— Сила таила множество опасностей. Например, развлекаясь и бездумно, в угоду самолюбию эксплуатируя ее, преподавая криминализированной шпане уроки уличных драк и фанфароня этим — я ее терял, возвращалась же сила мучительно небыстро: Иной, как капризный ребенок, вновь и вновь уходил от меня в тень. В такие моменты я чувствовал себя как рыба, вытащенная рыбаком из родной своей среды на обжигающий и бесконечно враждебный берег. Тогда же я понял, что пьянящая возможность влияния на окружающих является сугубо побочным эффектом, а основным должно стать возвращение к себе, утраченному и вот теперь вновь обретаемому «я». Все эти мучительные для меня уходы и возвращения Шаблона — были, на самом деле, почти механическими, представляя собой реакцию на ошибки; каждый такой щелчок по носу являлся оптимальным, вероятно, способом заставить меня изменить неверно выбранный вектор движения. Я вообще не уверен, что это живое существо, он (или оно) действует с точностью часового механизма. Даже еще точнее.

— Хм. Шизофренический инсайт? — саркастично осведомился Экселенц. Кажется, он наконец сбросил маску, разуверившись в попытках подчинить себе окончательно слетевшего с катушек сталкера, и теперь попросту пытался вывести его из себя. — Откровенно говоря, никаких иных ассоциаций с тем, что вы нам тут рассказываете, не возникает.

— Вы не понимаете, не хотите понять, в чем суть Прогрессора. Это — сломанная шестеренка в механизме, в котором нет и никогда не было лишних деталей; один-единственный сломанный зубец способен повлечь серьезный сбой в работе всего комплекса. Что и требуется. К черту иные миры, подлинная задача — здесь. Для нас нет нужды предпринимать какие-то действия, которых вы в вашем дьявольском ведомстве всегда за нашим авторством так боялись: достаточно просто быть. Именно в этом суть прогрессорства, иного смысла не существует, это все бредни кабинетного вашего начальства, втирающего очки… начальству еще более кабинетному.

— Лева, — неожиданно для себя (гори оно синим пламененм, мое кабинетное начальство в лице Сикорски) произнес я, — уезжайте отсюда. Сейчас же.

Абалкин впервые глянул мне прямо в глаза (Экселенц каркнул что-то предостерегающее). Он смотрел долго, почти не мигая — навряд ли бы я сумел сейчас защититься, если не дай Бог что, меня будто высосало — и вот тут до меня дошло, что он не верит ни единому слову. Перед ним сидел взмокший от страха крепостной, который старательно ему врал, как врали всю жизнь с единственной целью, дабы крепче привязать: друзья, школа, институт, телевизор…

– Лева, – сказал я, – вас убьют.

…Все было, как в повторном сне. Как шесть часов назад, когда Экселенц, намеряя километровые круги по кабинету — вне себя, лицо в пятнах — хриплым от бешенства голосом объяснял мне почти все то же самое. Про чужеродную шестеренку, одним своим присутствием разрушавшую, в условиях операции на Саракше, громоздкий механизм, не терпевший чужеродных шестеренок: «На самом деле — ровно похер, если лиса в курятнике. Но вот жук в муравейнике… Макс, насколько хорошо ты себе представляешь, что это такое — муравейник, внезапно лишенный механизмов управления; лишенный того потаенного, мистического скрепляющего материала, который и делает его муравейником? А этот жучара вполне способен нам здесь такое устроить». Я бежал из зала в зал, из коридора в коридор, лавируя между стендами и витринами, среди статуй и макетов, похожих на бессмысленные механизмы… все вокруг было залито ослепительно ярким светом, ноги подо мной подкашивались, и я не боялся опоздать, потому что был уверен, что обязательно опоздаю…