Как оккультизм породил науку

Учёным древности было интересно всё: от русалок до алхимии.

В 1936 году экономист Джон Мейнард Кейнс приобрёл целый клад, состоявший из неопубликованных заметок Исаака Ньютона. Он насчитывал более 100 000 слов о секретных алхимических экспериментах великого физика. Кейнс, потрясённый и ошеломлённый, назвал их «полностью магическими и полностью лишёнными научной ценности». Это неожиданное открытие в сочетании с такими вещами, как одержимость Ньютона поиском зашифрованных посланий в библейской Книге Давида, показало, что Ньютон «не был первым в эпоху разума». «Он был последним из магов», — заключил Кейнс.

В своём увлечении оккультизмом Ньютон вряд ли был одинок. Многие современные учёные могут с сомнением относиться к заклинаниям, мифическим сказкам и гадательным способностям. Но не таковы были многие мыслители раннего Нового времени, заложившие основы современной науки. Для них мир кишел сверхъестественным: ведьмы, единороги, русалки, звезды, предсказывающие будущее, неблагородные металлы, которые можно превратить в золото или дистиллировать в эликсиры вечной жизни.

Эти фантастические убеждения разделяли и неграмотные люди, и образованная элита — в том числе многие предшественники современной науки, включая химика Роберта Бойля, подарившего нам современную химию и закон Бойля, и биолога Карла Линнея, разработавшего таксономическую систему, по которой учёные классифицируют виды сегодня. Вместо того чтобы препятствовать открытиям, их ставшие ныне архаичными убеждения, возможно, заставляли их и других учёных терпеть жаркие дымные дни в недрах алхимических лабораторий или долгие холодные ночи на балконах астрономических башен.

Чтобы понять роль магии в стимулировании научного прогресса, нужно разобраться в состоянии образования в Европе в те времена. В Средние века многие учёные были зациклены на идее, что знания можно почерпнуть только из древних текстов. В университетах преподавали по неполным, часто плохо переведённым копиям Аристотеля, Птолемея и Галена. Отступление от гигантов считалось преступлением: в Оксфорде XIV века за противоречие Аристотелю с учёных могли взыскать 5 шиллингов. Любопытство считалось грехом наравне с похотью. Чтобы избавиться от античного мышления, нужен был мощный мотиватор.

Одним из первых влиятельных мыслителей, порвавших со старыми традициями, был швейцарско-немецкий врач XVI века Парацельс. Отец токсикологии, известный своим новаторским использованием химических веществ в медицине, Парацельс одним из первых в своё время стал отстаивать важность экспериментов и наблюдений — философию, которая заложила основы научного метода. Парацельс публично сжёг свои экземпляры Галена и Авиценны, показав учёным, что он думает об их старых книгах.

Но что привело его к такому экспериментальному подходу? Возможно, потому, что для Парацельса эксперименты были своего рода магией. В его работах научные наблюдения сочетаются с оккультизмом. Для него медицина, астрология и алхимия были неразрывно связаны между собой – как различные способы раскрытия священных истин, скрытых в природе Богом. Парацельс считал себя своего рода магом, каким, по его мнению, были Моисей и Соломон, каким 150 лет спустя станет Ньютон. Однако Парацельс считал, что божественное знание можно получить не только изучая Священное Писание, но и изучая природу. Алхимический верстак, ночное небо — всё это было даже более надёжным путём к Богу, чем любой старый пыльный учебник.

Квазинаучное, квазимагическое мировоззрение Парацельса будет оказывать глубокое влияние на учёных в течение последующих столетий. Как пишет историк Вайолет Моллер в своей новой книге «Внутри дворца звездочёта», «для наших рациональных, упорядоченных умов XXI века карта знаний XVI века кажется беспорядочной, парадоксальной и запутанной: там магия изучалась наряду с геометрией, люди одержимо искали философский камень, а астрология была основополагающей для многих сфер жизни». Но в этом смешанном котле магии и природы зарождалась настоящая наука.

Возьмём, к примеру, астронома и датского дворянина Тихо Браге. Когда он потерял нос (и чуть не потерял жизнь) на дуэли, он увлёкся парацельсианской медициной и астрологией. В то время учёным рекомендовалось изучать положение звёзд, не глядя на небо, а просматривая их в книгах, называемых эфемеридами. Но Браге, который относился к устоявшимся научным нормам примерно так же, как Парацельс, понимал, что эти таблицы неточны. Он посвятил свою жизнь составлению одного из самых точных и полных звёздных каталогов своего времени в Европе, попутно разрабатывая новые методы наблюдения и инструменты — в том числе секстант, используемый для измерения небесных высот и угловых расстояний.

Как и Парацельс, Браге руководствовался верой в то, что изучение космоса может приблизить его к Богу. Он был заядлым приверженцем астрологии и алхимии. В своей книге De Nova Stella Браге записал свои наблюдения за сверхновой звездой, которая принесла ему известность, — не только её положение и свойства, но и бури и несчастья, которые, по его мнению, предвещала новая звезда. Пять лет спустя он наблюдал комету, настолько его встревожившую, что это побудило его отправить секретное донесение королю и королеве Дании, предупреждая, что «приближается вечный шаббат всех существ».

Король и королева серьёзно относились к астрологическим предсказаниям, как и многие правители их времени, которые не могли устоять перед манящей идеей мудрости, даруемой астрологическими прогнозами, финансированием своих империй золотом, добываемым из ртути, или обещанием вечной жизни от философского камня. Так что в эпоху до появления исследовательских институтов и грантов N.S.F. наука финансировалась богатыми покровителями. Астрологи и алхимики были неотъемлемой частью дворов раннего Нового времени.

Пожалуй, самым щедрым покровителем науки всех времён был император Священной Римской империи Рудольф II. В своём дворце в Праге, начиная с 1570-х годов, Рудольф нанимал математиков, астрологов, приборостроителей и до 200 алхимиков. Он пренебрегал своими политическими обязанностями, проводя время у собственного алхимического верстака или с натурфилософами, которые были у него в подчинении.

Мастерские в его дворце были лучшими в округе. В его «кабинете диковинок» хранились редкие предметы из Нового Света, в том числе «рог единорога» (позже выяснилось, что это бивень нарвала), которые учёным разрешалось изучать. Он покровительствовал Браге и немецкому астроному и математику Иоганну Кеплеру, осыпая их богатствами и средствами, и держал их рядом с собой, составляя гороскопы вплоть до своей смерти в 1612 году.

Эти инвестиции, независимо от оккультных мотивов тех, кто их вложил, привели к реальному научному прогрессу: алхимия привела к интересу к горному делу и изучению минералов, к усовершенствованию процесса дистилляции, к разработке печей, систем вентиляции, техники изготовления стекла и керамики. Интерес к астрологии привёл к созданию более совершённых линз, зеркал, астрономического оборудования и даже часов, которые использовались для определения времени движения звёзд.

Даже в XVII веке, когда возникли такие известные научные организации, как Королевское общество, сверхъестественное держало учёных в своей власти. Президент общества, Ньютон, занимался алхимией и расшифровывал библейские пророчества. Уважаемый член общества и учёный-естествоиспытатель сэр Кенелм Дигби верил в «оружейную мазь» — медицинское средство, которое излечивало раны, если прикладывать его не к самой ране, а к оружию, которое её нанесло. Роберт Бойль потратил много времени на исследование второго зрения — сверхъестественной способности некоторых шотландских горцев видеть будущее. Рене Декарт предложил научное объяснение круенации — распространённого поверья о том, что труп жертвы убийства в присутствии убийцы самопроизвольно изливает кровь. Уильям Гарвей, известный тем, что открыл циркуляцию крови в организме, однажды препарировал жабу, которую он принял за ведьмин фамильяр. В 1749 году Линней призвал Шведскую королевскую академию наук начать охоту на русалок.

Для наших современных ушей всё это может показаться довольно нелепым. Но, как пишет Эдвард Донлик в книге «Заводная вселенная», «мир был настолько полон чудес, что истинно научный подход заключался в том, чтобы не судить о том, что возможно, а что нет, и вместо этого наблюдать и экспериментировать». Учёный XVII века допускал всё, что угодно, лишь бы это можно было экспериментально изучить.

Сегодня мы знаем, чем закончилась эта история: вера в астрологию, алхимию и колдовство угасла там, где эмпиризм и скептицизм стали краеугольными камнями науки. Но, возможно, увлечение первых учёных оккультизмом должно напомнить нам о других составляющих открытия: непредвзятости и любопытстве. Ведьмы, русалки и философский камень, возможно, и не выдержали бы современной проверки, но именно любопытство к ним двигало реальный прогресс и позволяло ранним мыслителям отступать от устоявшихся норм. В этом смысле любопытство — своего рода магия.