Философия науки: про антинаучность стереотипов о настоящей научности

Это продолжение поста про отношения философии и науки как Стивен Хокинг преждевременно похоронил философию уже непосредственно о философии науки по мотивам правильного применения критерия Поппера и неправильного подхода Поппера к тому, какие науки — науки.

Загадка от Карла Поппера: проходит ли его «критерий фальсифицируемости» проверку по «критерию фальсифицируемости»? На разгадку дается 10 секунд

Критерий фальсифицируемости не научное, а философское понятие. Как и весь научный метод, кстати, который критерием Поппера не ограничивается, является философским продуктом. Это типичная категориальная ошибка, распространённая в среде «технарей», которые любят поспорить о ненужности философии в эпоху науки. Наука и философия конкурируют не больше, чем слова и буквы («нужны ли буквы, если у нас есть слова?»). Более того, наука — точнее, научный метод, выработанный в изысканиях филсофов от Аристотеля до Поппера — своим существованием снимает вопрос о практической пользе философии.

И сказать, что ну теперь-то, когда философия родила научный метод, отделивший научное познание от ненаучного, философия больше не нужна, тоже нельзя: это равносильно отказу от поисков путей развития научного метода, научного процесса и мышления вообще. От этого разит средневековой враждебностью к свободе мысли как покушению на неизменность догмы. Именно это стремление догматизировать науку и ощущается за пропагандой ложной дихотомии науки и философии.

Критика методов познания, включая научный, в поисках их усовершенствования — это работа философии, которая науке не только не угрожает, а необходима для выживания. Живая, энергичная философия — это единственная прививка от догматизации и угрозы вырождения науки. Отменить философию — это как стерилизировать микрофлору организма из соображений гигиены: это убийство иммунитета, или, другими словами, самоубийство с лишним шагом.

Поппер не считал историю наукой, поэтому для меня критерий нелеп. По его мнению же, история не является наукой, потому что этот критерий не выполняется. Попробуйте сказать выпускнику истфака (мне), что история это не наука, и будете посланы лесом. Именно туда я Поппера с его критерием и посылаю

Это просто глупое недопонимание. Работа историка на практике состоит в основном из элементов чисто научной деятельности, связанной со сбором и проверкой данных и формулированием проверяемых гипотез даже когда речь идёт о работе с источниками и свидетелями, не говоря уж о материальной стороне истории на стыке с археологией или антропологией. Деятельность историка — это научная деятельность, именно научный подход отличает труды историков от фанфиков, мифологии и пропаганды.

Идея, что можно оценить научность «истории вообще», как и любой другой области в принципе абсурдна. С таким подходом ни одна наука не наука, включая физику. Это, вновь, категориальная ошибка, некорректное применение критерия научности (даже если её допустил сам автор критерия): критерии научности применяются к предметам научных исследований, а не для определения научности наук вообще — это уже вновь философия. Определение науки и деление на науки в прямом смысле — философский вопрос. Понятие физики как сферы научного познания — такое же философское понятие, буквально введённое философом (Аристотелем), как и понятие истории. Сами по себе они ничего не говорят. А с точки зрения содержания работы что физика, что историка, что экономиста, что психолога, то каждая из них — это работа учёного, научный метод является неотъемлемой частью которой. В результате, основной массив известного истории прошёл через тот же процесс, что и основной массив известного физике.

Поппер понимал историю как набор нарративов

Поппер понимал неправильно. Строительство нарративов не противоречит научности исторической базы. И не дискредитирует историю как науку, потому что по такому принципу в трубу вылетает антропология и эволюционная биология, например, в которых постоянно пробелы в данных заполняются предположениями как было, которые проверяются и уточняются по мере прибытия новых данных. Чисто научный процесс. И от того, что не все предположения Дарвина прошли проверку на основе более поздних данных, Дарвин не перестаёт быть учёным, а биология наукой. Более того, как раз наличие механизма проверки и отбраковки несостоятельной информации и отличает науку. А также позволяет отличать науку от псевдонаук — скажем, историю от мифологии, психологию от эзотерики, а экономику от пропаганды.

Вообще тема нарративов и науки заслуживает отдельного разбора: это важный вопрос философии науки, содержание конфликта которого определяет не только что можно считать наукой, но и два разных подхода к научной деятельности как таковой.

• Классический подход к науке индуктивен: учёные следуют один за другим за фактами, наблюдениями, экспериментами, находками — в общем, всем, что реально и верифицируемо, разматывая постепенно цепочки связей, объединяющих мир. Это — база. У этого метода практически нет недостатков: он твёрдо связан с реальностью, которая является одновременно и источником, и инструментом проверки всех научных идей. Его главный недостаток — это его ограниченность. Все направления развития науки в нём ограничены тем, что учёным попалось на глаза. Этот метод не предполагает сперва предполагать возможные направления исследований, и затем проверять их в реальности. И он ограничивает строительство теорий количеством и качеством доступных данных по ней, что в некоторых областях остановило бы прогресс науки где-то на старте. Например, во всём, что связано с археологией, в частности, антропологией — скелеты не ложатся в землю ровной цепочкой в эволюционном порядке, и гигантские пробелы в ископаемых находках их неотъемлемая часть. А такие науки как социология, психология, экономика в принципе невозможны в ограничениях индуктивного метода.

• Дедуктивный подход и нарративы. Дедуктивный подход от общего к частному — прямая противоположность индуктивному. Дедуктивный метод позволяет обойти ограничения индукции, ускорив процесс открытий: вместо того, чтобы дожидаться, когда накопится критическая масса эмпирических данных, можно на меньшем количестве данных додумывать возможные варианты, набрасывать гипотезы и тут же тестировать. Кроме этого, это позволяет «перепрыгивать» пробелы в данных, строя и тестируя гипотезы, в конечном итоге находя ответы и делая открытия даже в отсутствие эмпирических подсказок. И строительство нарративов неотъемлемая часть дедуктивного подхода.

Нарративы в науке — это, по сути, метод работы с данными с целью поиска неочевидных связей, которые пропускает или в принципе не может уловить эмпирический метод. Это актуально для всех случаев, когда пространственно-временная дистанция между причиной и следствием слишком велика, чтобы заподозрить связь методом наблюдения. И в принципе для установления закономерностей и связей на неограниченных дистанциях пространства и времени, вплоть до пространственно-временных границ Вселенной. Нарратив организует отдельные данные таким образом, при котором они образуют систему — то есть, начинают влиять друг на друга. Либо нарративом можно связать несколько изолированных систем в суперсистему. Нарратив позволяет компенсировать пробелы в данных: попытка логикой связать разрывы в данных, как минимум обеспечивает направление для дальнейших поисков, иначе бы прервавшихся, если полагаться лишь на эмпирику. А достаточно удачная догадка способна вывести на недостающие данные, и оказаться кандидатом на новую теорию.

Научный нарратив это не научная теория и не замена теории, а по сути её противоположность. Научная теория — это один из результатов, продуктов научной деятельности, её отличает доказанная известная предсказательная сила. Нарратив же — это инструмент, который может использоваться в процессе открытия новой теории, нарратив не имеет самостоятельной научной ценности и не должен быть научным, не обязан быть фальсифицируемым или иметь предсказательную силу — его задача помогать обнаруживать возможные закономерности, которые могут привести к открытию новой научной теории. Отсутствие требований и ограничений нарративам только на пользу — можно отпускать фантазию на полную, покуда это помогает замечать что-то реальное.

Собственно, фантазирование и создание изолированных нефальсифицируемых нарративов, которые имеют внутреннюю логику на конкретном наборе данных, за пределы которых она не масштабируется и не воспроизводится — и есть главная причина скепсиса к нарративам в науке, мол это не наука и это портит науку.

Это простое недопонимание, вызванное непониманием природы и роли нарративов в науке: они действительно не научны сами по себе, и не должны быть в принципе — их задача находить новые закономерности, которые затем уже будут пропущены через научный процесс вплоть до постановки проверяемой гипотезы и открытия новой теории. Некоторые учёные, слишком серьёзно относящиеся к своим нарративам, словно они действительно являются наукой портят репутацию отличного вспомогательного метода.

Научные нарративы применяются во всех сферах науки, включая hard science вроде физики — а в космологии, одном из ответвлений физики, нарративы один из основных инструментов.

Так, знаменитая теория струн по своей сути — нефальсифицируемое нарративостроительство, причём на грани абьюза, судя по критике. В основе теории струн — чистый нарратив: предположение, что существует теория всего, объединяющая все четыре фундаментальные силы в физике. Это предположение с тем же успехом можно назвать пожеланием, потому что никаких эмпирических оснований полагать, что такая теория существует, нет — только интуиция. И хотя я эту интуицию полностью разделяю, этот факт показывает, до какой степени представления о строгости и серьёзности однихз наук и несерьёзности других основаны на банальных стереотипах. Любой повод заняться наукой — хороший повод. Критикуют теорию струн не за это, а за то, что за все 50 лет своего существования она так и не вышла из стадии нарратива. В случае с теорией струн, нарративостроительство ведётся языком математики, а не слов, но сути это не меняет: физики экспериментируют с абстрактными построениями, чтобы обнаружить неизвестные ранее принципы, которые подтвердятся эмпирически.

Так что Поппер был не прав: наличие нарратива в науке не дисквалифицирует науку — это лишь вопрос корректности его применения. А судить о целых науках по вайбу и внешнему впечатлению в принципе антинаучно. За 50 лет теория струн произвела ряд гипотез, но ни одна из них не подтвердилась, поэтому они продолжают перебирать нарративы в поисках гипотезы, которая сработает. В любой другой сфере, особенно в науках «под подозрением» за увлечение нарративами за 50 лет перебора нарративов в поисках явления, сама возможность которого — часть интуитивного нарратива, возмущённая общественность требовала бы уже закрытия не только поисков, но и всей науки.

И это — прямой результат вызванного обесцениванием философии провала в философском образовании, в частности в философии науки: даже если запретить философию по закону, философия науки никуда не денется, поскольку её предмет, по сути, исходный код науки, и любой спор о науке — это пространство философии науки. Просто не имея понятия о теории мышления, люди будут в таких спорах руководствоваться вайбами, эмоциями и стереотипами. И споры варваров о том, как обустроить науку, науке на пользу точно не пойдут.

Гораздо более серьёзной проблемой является псевдо и антинаучное применение нарративов.

Разница между научными и псевдонаучными нарративами

Научные нарративы — это гипотезы, которые не могут игнорировать появление новых научных данных: в их свете они либо меняются, либо перестают быть научными.

Тогда как псевдонаучные нарративы и шарлатанство всех мастей прекрасно существуют параллельно научным данным, прямо им противоречащим, либо их игнорируя, либо отбрасывая по невалидным основаниям. Например, конспирологическим, что характерно для многих псевдонаучных культов — от плоскоземельщиков до антиваксеров и отрицателей антропогенного изменения климата. Все они видят только ту информацию, которая подтверждает то, во что они верят, не заботясь о проверке её научной валидности (обычно она или не научная в принципе, или оказывается дискредитированной наукой). Всю остальную информацию они отвергают, вновь не придавая значения степени её научности (обычно это валидные научные данные), объясняя это заговором, частью которого являются все профильные учёные.

У плоскоземельщиков масштабы заговора подразумевают участие в нём чуть ли не половины планеты, у антиваксеров в заговоре все врачи, все профильные учёные, правительства и корпорации, а у отрицателей глобального потепления — только правительства и все профильные учёные. Их общая проблема — не в теории заговора как таковой, а её, опять же, их ненаучности (строго говоря, все теории заговора на самом деле гипотезы). Ложь, коррупция и заговоры вполне реальны, и «теории заговора» иногда подтверждаются, лишаясь статуса «теории» и переходя в разряд просто известных заговоров.

Иронично, что в основе антинаучного культа отрицания антропогенного глобального потепления лежит как раз самый настоящий заговор: компания Exxon получила отчёт от своих штатных учёных, подтверждающих начало глобального потепления и что его источник — ископаемое топливо, и прогноз, рассчитанный до 2100 года, показывающий стремительный рост среднегодовой температуры до угрожающих катастрофическими последствиями величин в течение XXI века ещё в 1982 году. Поскольку добыча и продажа ископаемого топлива — это бизнес Exxon, отчёт был положен под сукно, а её боссы наняли пиарщиков для дискредитации всех остальных подобных исследований и прогнозов, неизбежность появления которых они понимали так же хорошо как реальность открытия, сделанного их учёными.

Их прогноз увидел свет только в 2015 году, в числе документов, разоблачающих заговор Exxon, раскопанных журналистами-расследователями. Сравнения прогнозов учёных Exxon c фактическими результатами наблюдений за прошедшие 40 лет показали, что реальный рост температуры произошёл точно в пределах коридора вариантов, который показала их модель в 1982, что видно на графике 2017 года, и актуальность их прогноза сохраняется даже в 2023 году.

Это показывает, что наука имела уверенное представление о реальности и перспективах глобального потепления уже 40 лет назад. А то, что в 2024 году до сих пор множество людей уверены, что наука сама не знает, что она считает — то у неё глобальное потепление, то глобальное похолодание, то есть озоновые дыры, то нет — показывает, насколько огромны возможности антинаучной пропаганды, когда за ней стоят большие деньги.

Однако в контексте темы про научность важно другое.

Заговор Exxon — это пример валидного факта, из иной, ненаучной категории — это официально подтверждённый факт, независимо подтверждённый факт и документально подтверждённый факт, поскольку он был раскрыт как в ходе прокурорского расследования в США, так и перепроверен в многочисленных журналистских расследованиях. Разумеется, это степень доказательности на порядок ниже научной — и тем не менее, достаточно валидная, чтобы в случае их конфликта с научной гипотезой, потребовать учёной проверки для определения, имеют ли они научную релевантность.

В случае заговора Exxon научное подтверждение не требуется, поскольку сам заговор к сфере научного интереса не относится:

• во-первых, потому что результаты расследования не имеют претендующих на научность утверждений — соответственно, проверять науке тут буквально нечего.

• во-вторых, потому что антропогенное изменение климата уже давно не гипотеза, а теория в строгом научном смысле слова — иными, словами, научно доказанный факт как в части самого факта идущего глобального потепления, так и его антропогенной природы — что оно вызвано именно сжиганием ископаемого топлива. Для научно доказанных фактов ничего, кроме других научно доказанных фактов не имеет значения.

Кроме того, заговор Exxon — это довод в поддержку науки в продолжающейся политической битве науки и крупного бизнеса. Но в свете того, что речь идёт о научном факте, а не гипотезе, это не имеет значения. Условно, если бы журналисты и прокуратура раскрыли какой-нибудь коммерческий заговор в пользу продвижения информации о глобальном потеплении, покуда речь не идёт о научных фактах или хотя бы претензиях на научность, науке это не интересно. Если завтра все правительства мира выступят по всем телеканалам планеты выйдут с официальным опровержением глобального потепления климата, на науку это никак не повлияет. Потому что научный метод — это самый мощный метод установления реальности, который на данный момент сумело изобрести человечество. И уверенность учёных основана не на ригидности и догматизме, в чём их обвиняют последователи псевдонаучных культов, в основе которых всегда лежит принципиально неизменяемая догма, а ровно в обратном: у науки нет ничего святого, и совершенно любой научный факт может быть отбракован — для этого достаточно лишь его опровергнуть.

Большая ирония заговора Exxon именно в том, что единственный связанный с темой глобального потепления заговор был раскрыт и детально разоблачён в пользу той стороны, для которой это в принципе не аргумент в научной дискуссии. У них есть научные данные.

Тогда как у тех, кто отрицает научный консенсус все пробелы между их возражениями стянуты исключительно нефальсифицируемой теорией заговора всех профильных учёных в мире (климатологов из каждой страны мира, в которой есть наука, физиков со всего мира и примкнувших к ним химиков, геологов, метеорологов и геофизиков) со всеми мировыми правительствами.

Именно к этому разница и различие между научными и псевдонаучными нарративами и сводится.

Для шарлатанов нарратив в науке — не промежуточный этап на пути к работающим теориям, а вершина науки. Не нарратив для данных (как метод работы с ними), а данные для нарратива. Нарратив у шарлатана становится критерием оценки данных: они валидны, если подтверждают нарратив, остальные данные игнорируются. Научный нарратив не имеет смысла, если для его функционирования нужно игнорировать часть данных — из метода работы с данными он в этот момент превращается в фикшн.

Научный нарратив, будучи вспомогательным инструментом, имеет цель открывать новые направления для исследования, нарратив, который никуда не ведёт — бесполезен для науки, и может служить лишь развлечением. Псевдонаучный нарратив, наоборот, имеет целью завершить поиски, стать конечной остановкой и защитить от альтернативных идей.

Тема климатического заговора хорошо иллюстрирует разницу, в силу того, что она присутствует по обе стороны публичной дискуссии с отрицателями науки: в виде известного заговора на стороне науки, и теории заговора на стороне отрицателей. На их контрасте видна разница между нарративом, поощряющим открытие новой информации, и предотвращающим. Заговор Exxon, во-первых, подкидывает множество поводов для вопросов, а во-вторых — прямо указывает направление поиска ответов. Скажем, мне интересно узнать больше о кампании дезинформации: кто и как её запускал, и как она функционирует 40 лет спустя. Или же о конкретных людях во главе Exxon, принимавших глобальные по последствиям решения, руководствуясь исключительно прибылями — как сложилась их судьба, чем занимаются их дети? Всё это, как минимум, готовые запросы для поиска. И одновременно — это способ проверки нарратива о заговоре. А не газетная ли это утка? В таком случае все направления раскрытия этой темы закончатся тупиком или вовсе окажутся несуществующими. С другой стороны, возможность проследовать по тем или иным направлениям от 1982 года до наших дней даёт возможность абсолютно каждому человеку самостоятельно проверить связь нарратива о заговоре Exxon с реальностью. Правдивый нарратив описывает явления, имевшие место в материальной реальности — а, значит, связанных с ней множеством принципиально проверяемых способов.

Тогда как теория климатического заговора всех учёных и правительств мира, даже если вынести за скобки абсурдность одного его масштаба, не имеет никаких подтверждений этого глобального заговора, подобных разоблачению Exxon, и ставит в полный тупик в вопросе «что дальше?» В ней нет никакого содержания, кроме самого утверждения о факте заговора, чтобы хотя бы проследовать за подробностями. Из неё не вытекает ни одного конкретного вопроса по определённому адресу — только общие вопросы, которые непонятно кому задавать. И в ней нет ни одного фальсифицируемого элемента, поэтому в принципе непонятно, что тут проверять? Спросить Гугл «правда ли все профильные учёные и правительства мира сговорились, чтобы рассказывать сказку о изменении климата, которого не происходит»? Это наведёт на какие-то статьи и обсуждения, но не в сторону ответа, потому что ни ответ «да», ни ответ «нет» ничего не докажет сам по себе, а критерия истинности у истории про тотальный глобальный заговор без единой утечки и причин для его существования быть не может. Даже если допустить, что это правда, и заговор правительств и ученых существует, а глобальное потепление — нет, люди, которые героически доносят до нас эту правду, при этом не дают ни единого направления для развития темы, выяснения подробностей, истории возникновения заговора, имён, мотивов — словно не хотят, чтобы кто-то интересовался подробностями заговора, который они разоблачают.

Отличия встроенного в реальность нарратива от изолирующего

Отмечайте составные части нарративов (отдельные элементы, из набора которых составлена конкретная история) и отличайте элементы нарративов, которые связаны с реальностью от элементов нарративов, которые отрезаны от реальности.

• связанные с реальностью элементы нарратива одновременно являются точкой входа в стоящую за ними реальность, иными словами они достаточно конкретны, чтобы было понятно, где искать их бэкграунд и контекст.

• Изолированные элементы нарратива никуда конкретно не ведут, ни с каким определённым контекстом не связывают. Как теория заговора, который тотальный и необъятный, везде действует — и тем не менее в его описании нет ни одной ниточки, чтобы ухватиться и вытянуть дополнительный контекст.

В обычных текстах встречаются и связанные с реальностью и изолированные элементы. Пример нарратива полностью встроенного в реальность, где каждый элемент достаточно конкретизирован, чтобы найти его в других источниках — какой-нибудь плотный новостной текст, т.е. это очень специфичный формат.

Изолированность вполне нормальна в элементах с авторскими рассуждениями, в которых виден ход мысли. Однако полностью изолированные от внешнего контекста рассуждения — 🚩 Даже для самых абстрактных рассуждений предпочтительно иметь несколько точек заземления в конкретный контекст, чтобы по ним понимать степень авторского контакта с реальностью.

• перебор изолированных элементов нарратива — 🚩

• самые главные тезисы текста сильнее всего изолированы от реальности — 🚩

• если текст сообщает информацию без зацепок, чтобы найти её же в другом источнике — 🚩

В остальных случаях полезно обращать внимание, какими именно элементами нарратив касается реальности, а какими нет, особенно если текст явно предлагает конкретное мнение (отрицание — тоже мнение). Обычно лучше, чтобы главное в тексте и было самым заземлённым.

P.S. По ходу текста я затронул темы, которые стоят отдельного разбора, и к которым ещё вернусь, если увижу их упоминание в комментариях.